Давыдов Д. В. - Из "Записок во время поездки в 1826 году из Москвы в Грузию"
<...> 28 августа <1826 г.>, рано поутру, оставил пехоту и, под
прикрытием 30 казаков, поехал рысью вперед. Правду сказать, я много и очень
много рисковал, но сопровождавшие меня казаки были известные молодцы
линейные. Мне хотелось догнать почту и большой караван, впереди нас шедший и
ночевавший на Урухском редуте, но, приехав туда, я не нашел уже этого
каравана и отправился тотчас далее, наконец догнал его в привальном редуте,
называемом Мечетской; тут нашел я, между прочими знакомыми моими, и
Грибоедова, выехавшего гораздо прежде меня из Москвы.
От Мечетского редута до Белой речки (8 или 9 верст) идет самая
опаснейшая из всего края дорога; она вьется в ущелине между Тереком, весьма
быстро текущим, и цепью довольно высоких гор, сверх того, дорога прерывается
глубокими оврагами. Такая местность дает все удобство чеченцам, живущим не в
дальнем расстоянии за Тереком, укрываться и делать внезапные нападения.
Однако ж мы проехали благополучно и ночевали в Арадонском редуте.
29 августа, рано утром, приехали мы в Владикавказ. До сих пор дорога
паша простиралась большею частию по необозримой плоскости, с которою
граничит гигантская стена заоблачного Кавказа; иногда дорога пресекалась
лощинами, но весьма пологими. Был прежде в одном месте на этой дороге лес,
но теперь вырублен, затем чтобы лишить чеченских хищников убежища и
сохранить проезжающих от внезапных нападений. <...>
В Владикавказе отвели мне квартиру в крепости и отдали все
установленные почести. Был выставлен караул, который я тот же час отпустил;
являлся ко мне с рапортом комендант и плац-майор; я расспрашивал у них о
делах в Грузии, но и они ничего верного не знали, а обещали прислать ко мне
приехавшего недавно из Тифлиса полковника путей сообщения, командированного
оттуда для поправления дороги и мостов при Дарьяльском ущелье, заваленных
обрушением части горы Казбека, ночью с 15 на 16 число августа, то есть в тот
самый день, как я выехал из Москвы. Какое предсказание для меня, ежели б я
был суеверен! От полковника, прибывшего из Тифлиса, узнал я, что войска поспешают к
пунктам назначенного им соединения, что Аббас-Мирза с сильною армиею
(которую полагали тогда до 100 тысяч) в Елисаветполе, а авангард его в
Шамахе, что Шуша блокирована, но полковник Реут с полком своим крепко в ней
держатся, что Сардарь Ериванский занял Бомбахскую и Шурагельскую провинции и
простирает набеги свои до Ковша, в 50 верстах от Тифлиса, что против
Аббаса-Мирзы князь Мадатов с тремя тысячами, а против Сардаря полковник
князь Севирзимидзев с тифлисским пехотным полком, на Каменной речке в
урочище Джелал-Оглу, что возле Лори; что в Тифлисе покойно и нимало не
опасаются неприятеля, полагаясь во всем на Ермолова, а Ермолов, зная
трусость персиян, покойнее всех и занимается сосредоточиванием войск, чтобы
одним разом все кончить и уничтожить.
В Владикавказе я писал письма домой. День был прелестный, я гулял и
любовался Кавказом, который, как казалось, совсем почти навис на город, хотя
он находится в расстоянии 7 верст от подошвы гор на ровной плоскости. Из
окна моего виден был Казбек, возвышающийся, как двухглавая сахарная голова,
над всем снеговым хребтом и тогда, как я смотрел, будто выпечатанный на
темно-голубом безоблачном небе. Ночью Казбек был еще величественнее, когда
полная луна осыпала снеговые темя его бледными своими лучами.
Я оставил в Владикавказе свою коляску и 30 числа выехал вместе с
Грибоедовым в двуместных дрожках, которыми одолжил нас до первой станции
майор Н. Г. О<гарев>. Вещи наши были навьючены на казачьих лошадях, а
конвой убавлен, потому что в горах гораздо менее опасности, чем на том
пространстве, которое мы проехали. Осетины мирнее чеченцев, однако ж и они
не упускают случая против неосторожных. Конвой наш отсюда состоял всего из
10 человек пехоты и двух казаков, сверх того, четыре казака вели наших
вьючных лошадей, и люди наши также ехали на казачьих лошадях.
От Владикавказа до въезда в ущелье, из коего вытекает Терек, всего
верст 7; местоположение так же плоско, как то, которое мы проехали; но,
проехав 7 верст, вдруг погружаешься в горы, и, по мере езды вперед, ущелья
становятся теснее и теснее. Наконец в Ларсе, в 25 верстах от Владикавказа,
верхи гор, по обеим сторонам дороги, кажутся готовыми упасть на голову.
Воздух, от возвышенности местоположения, гораздо холоднее. В Ларсе
порядочной домик для проезжающих, здесь квартирует рота пехоты и команда
казаков; строения, для помещения военных, находятся у берега Терека, а на
нижнем уступе горы стоят развалины древнего замка.
31 августа отправились мы далее. Я думал сначала, что мы просто упремся
в горы и не найдем отверстия для проезда: так издали теснина кажется
спертою. Этим путем ехали версты четыре и, не доезжая до Дарияла,
расстоянием версты за три, встретили мы рабочих, занимавшихся исправлением
дороги и мостов, заваленных обрушением части горы Казбека. Этот обвал
произошел на самом тесном месте, покрыл целыми громадами каменьев мосты и
дорогу и до того загородил течение Терека, что река должна была прорыть себе
другое отверстие, и теперь сделалось то, что где был прежде Терек, там
сделалась дорога, а где была дорога, там Терек. Причиною обвала, как
предполагают, был чрезмерный жар нынешнего лета, отчего снега на Казбеке
растаяли, подмыли громады мелких каменьев и снесли их с собою вниз.
Свидетели обвала в Дарияле (небольшом редуте, в трех верстах от обвала)
сказывали нам, что треск начался в полночь и обвал продолжался четыре часа
сряду, гром от падения каменьев так был ужасен, что они полагали разрушение
всего Кавказа и, как говорится, настоящее светопреставление. Три реки
каменьев потекли с самого хребта гор, и от взаимного трения камней брызгали
искры, так что в мрачную ночь тройной обвал представлял как будто три
шумные, огненные реки, ниспадающие с необъятной, почти заоблачной вышины на
единственный путь с кавказской линии в Грузию. Во время проезда нашего
работы подвинулись уже так много вперед, что можно было проезжать по дороге
не только верхом, но и в повозках. Чем далее мы подвигались от Ларса к
Дариялу и до села Казбека (в 9 верстах впереди от Дарияла), тем природа
становилась угрюмее; слои известковые тенились слоями гранита и аспида,
растительность становилась более и более скуднее, кое-где видны были, не
более аршина высоты, горбатые ели, а траву заступал мох, проглядывающий из
трещин скал черных и серых, взгроможденных одна на другую до небес. Дефилеи
становились час от часу теснее, Терек ревел громче, крутил грязные волны
свои, дробился об огромные камни, которые иногда сдвигал с места и тащил
несколько сажен вперед по течению своему. Дорога наша подымалась на косогор,
примыкающий, с одной стороны, к беспрерывной стене, возвышающейся до
облаков, а с другой - к пропасти, в которой кипел Терек. Иногда дорога
проходила сквозь выдолбленные потоком в скале галереи, а иногда шла у самого
берега Терека, так что брызги покрывали нас и лошадей наших. У Дарияла
дефилея самая тесная, скалы и горы, кажется, хотят пасть на голову и неба
видно не более как часа на два солнечного ежедневного перехода, отчего в
этой дефилее почти беспрерывный сумрак и свет, как я уже сказал, виден не
более двух часов, в самую летнюю пору. Все это, совокупно с бесплодием и
угрюмостию местного положения гигантских гор, вселяет в душу какой-то
неизъяснимый ужас. Уже около Дарияла замечательно холоднее, потому что, хотя
не чувствительно, но от самого въезда в горы дорога подымается все выше и
выше, вдоль по течению Терека.
В редуте прекрасный домик для проезжающих, а напротив видна огромная
скала, на которой развалины замка, также огромного; у этих развалин более
всего замечательна лестница, выдолбленная в скале, длиною на несколько
десятков сажен и чрезвычайно крутая. Вообще на пути встречаешь огромные
камни в 50 и более сажен в диаметре, скатившиеся, как полагают, с верха гор.
Проехав версты 4 от Дарияла, сверх черных, каменистых и безлесных гор и
сквозь тонкие облака проглянуло двуглавое темя Казбека и окружные снеговые
верхи низших его гор: это новое явление было очаровательно! Казалось, что
Казбек в расстоянии не более трех верст, но до подошвы ее было верст 12.
В селе Казбеке мы переменили лошадей и поехали тотчас далее, и гора
Казбек представилась нам прямо перед глазами. На этом месте, сказывали мне,
мы были 600 сажен выше морского уровня. По мере езды нашей вперед Дефилоя
становилась шире, но природа более и более мертвела; здесь не видно даже ни
одной ели. Я забыл сказать, что на пути нашем видны были, по обеим сторонам
дороги, на неприступных вершинах, осетинские деревни, которые, по местности
своей и по образу строения, необыкновенно как живописны; таких поселений
попадалось нам более от села Казбека к Коби, по причине широты дефилеи.
Замечательны также осетинские водяные мельницы, коих более от Владикавказа
или, лучше сказать, от Балты до Дарияла. Эта мельница не более как сажени в
полторы в диаметре, с колесом горизонтальным, приложенным в средине каждой
из них; они становятся на одном из берегов Терека или между двумя каменьями,
или на каком-либо узком рукаве этой реки. Такими необыкновенными мельницами
усеян почти весь берег.
Около Коби, куда мы приехали к вечеру, отверстие весьма расширяется и
Терек бежит плавнее; впрочем, недалеко от этого места начинается источник
этой реки, и она еще довольно узка и мелка; местоположение совершенно
мертвое и пустынное.
В Коби встретился я с одним старым знакомым моим, ехавшим из
Тифлиса в отпуск в Москву. Он рассказывал мне тифлисские новости; беседа
наша продолясалась довольно долго, я удерживал его ночевать, а он
заупрямился и пустился в путь, но вскоре после его отъезда началась гроза
ужасная, дождь ливмя лил, гром и молния раздирали небо. Надобно быть
свидетелем грозы в горах, чтоб вполне наслаждаться всею красотою этого
величественного небесного явления. Один удар производил десятки других
ударов от отголосков в горах; не прошло часа, как упрямый мой знакомый
возвратился назад, потому что ночь была темная и лошадь его несколько раз
падала от грома.
1 сентября мы дерзнули на последнее усилие, на перевал через горы. От
Коби дорога вьется по косогору над речкою, впадающей в Терек. Чем далее
подвигаешься, тем дорога становится круче, наконец между 6-й и 7-й верстою
въехали мы на Крестовую гору. Окрестности здесь совершенно безжизненные, нет
ни одного дерева, ни одного жилища, трава, однако ж, в долинах есть, потому
что видны пасущиеся на них горские лошади и кой-где скирды сена, скошенного
казаками, находящимися на посту в Коби.
Крестовая гора есть самая возвышенная точка высот, по коим едешь от
Балты до Тифлиса. Здесь настоящий перевал через Кавказ. Не надобно, однако,
полагать, чтоб эта гора была выше Казбека или высшая из окрестных ей гор;
напротив, она самое нижайшее звено цепи гор, разделяющих противоположные
течения рек Терека и Враглы, и потому именно избрана как удобнейшая для
проезда.
Крестовая гора получила название от креста, водруженного на ней первыми
русскими, перешедшими за Кавказ, в Грузию, во время Екатерины, но крест был
деревянный и уже обветшал; теперь генерал Ермолов соорудил огромный,
высеченный из гранита крест, с таким же подножием.
Спуск с горы, около полторы версты, кончается на косогоре Гут-горы.
Косогор этот продолжается версты на две, так что можно сказать, плечом
касаешься Гут-горы, а ступень лошади становится на край пропасти, версты две
глубиною. На дне пропасти видишь скалу, покрытую лесом и отделяющуюся,
подобно острову, от всех высот.
С вершины горы осетинские деревни кажутся не более чернильницы, а скот,
пасущийся по лугам, не более мухи. Из ущелья вытекает река Арагва, которая
уже принадлежит к системе рек грузинских, так как Терек, вытекающий за этим
же хребтом, но только с другой стороны Крестовой горы, принадлежит системе
рек кавказской линии. Мы ехали среди облаков, некоторые ходили гораздо ниже
пас, а иногда попадали мы в влажные облака или тучи, и крупный дождь осыпал
нас; иногда тучи, пробежав, давали место солнечным лучам, от которых
местоположение принимало особую прелесть. От Гут-горы дорога вдруг приметно
круто опускается, однако ж некоторыми уступами; она покрыта каменьями и
промоинами от частой слякоти, дождей и весенних вод.
От Гут-горы за 7 верст станция Кашауры, и на 5 верст от этой станции
открывается известная Кашаурская долина. Нет выражения для описания
прелестей этой долины, особенно же в то время года и прекрасную погоду, в
которые мы ехали. Она есть продолжение той пропасти, об которой я говорил,
описывая проезд наш через Гут-гору; по этой долине доехали мы на ночлег в
Пасанаур; здесь совершенно прекратились горы, мы спустились с последней,
ужасно крутой и каменистойдороги, лежащей по косогору продолжения Гут-горы,
и приехали в деревеньку, где живет правитель горскими народами.
Путь наш от последнего ночлега в Пасанауре лежал по плоским берегам
Арагвы, текущей по широкой долине, окруженной живописными лесами, предгорием
Кавказа, довольно, однако, еще возвышенным. Арагва течет хотя весьма быстро,
потому что покатость русла ее еще довольно значительна, но вода ее не так
мутна, как в Тереке, напротив, на пей видны волны, отражающиеся южным небом.
Берега Арагвы прелестны; широкая и гладкая дорога, осененная каштановыми
деревьями, грецким орешником и вязами, идет у самого берега, кой-где
попадаются миндальные деревья, барбарисовые кустарники и шиповник, и сверх
того, виды разнообразятся предгорием Кавказа, нигде Арагву не покидающего.
Мы приехали на ночлег наш в Пасанаур чрезвычайно усталые, потому что хотя
переезд от Коби не более 32 верст, но гористая дорога совершенно утомила и
изнурила нас. В Пасанауре караул уже от войск, находящихся в Грузии.
2 сентября, рано утром, отправились мы в дальнейший наш путь. Дорога
весьма сходна с тою, по которой мы ехали, от спуска с Кашаурской горы; так
же живописна и приятна для езды, словом, настоящий английский парк, в
большем размере. В Анануре мы переменили лошадей и, при самом выезде со
станции, оставили Арагву влеве, потому что тут крутая, каменистая и лесная
цепь гор так близко прилегает к реке, что нет никакого проезда; одни
пешеходы, и то с трудом, пробираются по тропинке, вьющейся на боку утеса над
самою Арагвою.
В 3 верстах от Ананура карантин, отсюда решились мы с Грибоедовым
отправить вьючных лошадей наших обыкновенною дорогою, которая обходит, как я
прежде сказал, цепь гор, а самим ехать прямо через эту цепь, через что мы
сокращали путь, по крайней мере, тремя верстами. Нам казалось, что мы не
встретим на избранном нами прямом пути больших затруднений, потому что
глазами видели, где кончается высота, но когда въехали на нее, тогда
уверились, что это еще только первый уступ и что надобно было карабкаться на
другой, поднявшись же на другой, увидели еще третий, круче и выше, наконец,
когда кое-как мы и туда добрались, то выиграли только то, что на лошадей
наших напали особого рода слепни или мухи, величиною с серебряный
пятикопеешник и совсем плоские. Вот все, что мы нашли замечательного на этой
горе. С высоты ее начали мы спускаться почти такими же уступами и наконец
выехали на настоящую дорогу, по которой обыкновенно все ездят, и догнали
наших вьючных лошадей.
В 3-х верстах от Душета въехали мы в низкой лес, растущий по обеим
сторонам дороги. Весь этот лес состоит большею частию из шиповника, бывшего
тогда в полном цвете.
Вся страна от Ананура до половины дороги, то есть от того места, где мы
оставили Арагву, и до того, где опять к ней подъехали, весьма гориста и
лощиниста. В Душете есть купцы и ремесленники, лавки и порядочные строения,
чего мы уже давно не видали.
Верст 10 от Душета дорога идет через высоты и лощины, пока соединится с
Арагвою; тут начинается плоскость, продолжающаяся до небольшой деревни
Гаринскал, где казачий пост и почтовый двор. Тут мы ночевали и 3 сентября
пустились прямо в Тифлис, я в почтовой тележке, а Грибоедов верхом. Отсюда
идет дорога верст 10 косогором, вдоль берега Арагвы, но у Муаета пересекает
дорогу река Кура (древний Кир, Gyrus). Тут поворотили мы вправо, против
течения Куры, и, проехав около полторы версты, переправились чрез древний
так называемый мост Помпея; потом поворотили палево вдоль течения Куры и,
проехав правым берегом этой реки также около 2 верст, у самого впадения
Арагвы в Куру поворотили еще вправо, и этою дорогою приехали прямо в Тифлис.
<...>
|
